Она нащупывает палку – ну, от строительства шалаша остались какие-то там материалы, и эта палка в их числе, короткая слишком, чтобы приткнуть ее куда-либо в своей постройке (собственно говоря, Эддисон надеялась вечером развести свой собственный небольшой костер, чтобы свести необходимость общения с остальным лагерем к минимуму – но сейчас жалела, что осталась на отшибе, где не только не видит остальных она, но и никто не видит ее), но толстая, и на удивление удобно лежащая в руке, сучковатая, с остатком отростка на конце – одним словом, естественное оружие, весьма, как она только что обнаружила, годное для самозащиты. Он ее увидел – а, значит, может опять попытаться причинить ей боль.
Это было чуть меньше трех лет назад – Эдди тогда еще имела свою морду в сохранности, и ногу тоже, и, как следствие, верила ВТО, что все будет хорошо. Она стала взрослой, и теперь зависела только от себя, и никто больше не был ей нужен – а, значит, она сделает все, что бы этот мир принадлежал ей. Она была зла, но эта ярость пока являлась силой, двигающей ее вперед, а не разрушающей изнутри. Теперь все иначе. Теперь все больно и страшно, и она отлично помнит, что он с ней делал. Она сделала глупость, ерундовую ошибки новичка совершила, и после этого едва ли не оказалась в больнице – его ярость, она не знала границ, ярость не на сам проступок, но на ее попытку ему сопротивляться.
Эдди ненавидела его – и боялась тоже. Это что, издевательство?
-Нах*й пошел, ублюдок. – это там, на большой земле, он был опасен, за счет денег и связей, а она слаба за счет отсутствия таковых, здесь все иначе. Он не тронет ее. Он ничего ей не сделает. Тогда она была ребенком, тощей девочкой с милой мордашкой, огромными глазами и сердитым характером, но за три года превратилась в озлобленную тетку. Выбирается из шалаша, держа палку в руках, но первая агрессию не провоцирует. Выжидает.
